Тайные общества и секты Китая играли огромную роль в организации и развертывании народной вооруженной борьбы против гнета и произвола феодальных и милитаристских кругов, чиновников, помещиков и иностранных империалистов в новое время и новейшее время, до победы народно-демократической революции 1949 г. История еретических сект в Китае восходит, по-видимому, к секте "Тайпиндао" ("Учение о пути великого равенства"), созданной даосским праповедником Чжан Цзяо во II в.н.э. и возглавлявшей тогда же мощное народное восстание "Желтых повязок". Среди этих сект наиболее известной была секта "Байляньцзяо",("Секта Белого лотоса"), которая возникла еще в XI в. на острове буддийской религиозной организации "Ляньшэ"("Общество лотоса"), созданной в 402 г. монахом Хуй Юанем. "Байляньцзяо" сыграла огромную роль в организации вооруженной борьбы народных масс против монгольских поработителей Китая в XIV в.

В 1799-1804 гг. она возглавила мощное антиманьчжурское и антифеодальное восстание крестьян в ряде провинций страны. В период новой истории, в последней четверти XVII в., наряду с "Байляньцзяо", распространявшей свое влияние главным образом в районах к северу от р.Янцзы, в южных провинциях появляются первые тайные общества с гораздо менее выраженной религиозной окраской, действующей под лозунгом "Свергнем (маньчжурскую) династию Цин, восстановим (китайскую) династию Мин".

Для XVIII в. и первой половины XIX в. они чаще всего известны в литературе под общим названием "Тяньдихуй" ("Общество неба и земли"), "Саньхэхуй" ("Триада"), " Cаньдяньхуй" ("Общество трех точек"), "Хунмынхуй"("Союз братства Хунов").

Наибольший количественный рост и рассвет деятельности тайных обществ относится к середине XIX - первому десятилетию XX в., что связанно, по-видимому, с огромным ростом численности людей, потерявших средства к существованию в результате тех изменений, которыми сопровождалось вторжение иностранного капитала в страну и превращение её в полуколонию капиталистических держав.

По мере распространения деятельности тайных обществ на районы, расположенные к северу от Янцзы, и деятельности еретических сект на южные провинции постепенно стирались различия между ними. Ряд тайных обществ, особенно в южных и приморских районах и в бассейне р.Янзцы, приобрёл характер бандитских организаций, тогда как огромное большинство их продолжало сохранять характер примитивных политических организаций, по- прежнему действовавших под лозунгом "Свергнем Цин, восстановим Мин". На рубеже XIX и XX вв. они действовали и под антииностранными, антихристианскими лозунгами. На эти в основном крестьянские организации пытались опереться китайские буржуазные революционеры в конце XIX и в начале XX в.

После свержения маньчжурской династии Цин в ходе буржуазной революции 1911-1913 гг. многие тайные союзы традиционного типа прекратили свое существование, поскольку их основная цель была достигнута, другие превратились в организации крестьянской самообороны, третьи - в гангстерские организации и т.д. Ряд тайных союзов, особенно в районах, расположенных к северу от Янцзы, продолжал активно действовать в период буржуазно-демократической революции 1924-1927 гг. и позднее. В годы господства гоминдановской реакции в стране гангстерские тайные союзы в Шанхае и некоторых других городах использовались гоминьдановцами для расправы с революционными элементами. Ко времени победы народно-демократической революции сохранившиеся секты и общества стали, по существу, подрывными организациями в руках всевозможных реакционных элементов, руководивших ими. Поэтому вскоре же после создания КНР были приняты меры к ликвидации тайных обществ и сект. В данной работе рассматривается история тайных обществ в Китае второй половины X - конца XIV в.

Западная историография, в которой проблемы Китая занимают ныне исключительно большое место, всячески стремиться опровергнуть объективный факт поступательного характера движения китайского средневекового общества, трактует его имманентно стабильным, в этом смысле традиционным, пытается во чтобы то не стало отрицать наличие в его недрах потенции прогрессивного развития, игнорируя место и значение классовой борьбы как одного из исторически закономерных внутренних источников в одной из движущих сил этого развития.

Отечественная наука видит в классовой борьбе одну из основных черт феодальной эпохи, один из важнейших факторов прогресса средневекового общества в Китае, как и во всех иных странах мира. Без изучения этого фактора ( в комплексе с другими) невозможно объяснить динамику феодального строя, его внутренних стадий и переходов.

В наши дни научно-теоретическая общественно-политическая актуальность проблематики средневековых народных движений возросло в связи с тем, что в китайской медиевистике как и в других отраслях исторической и иных общественных наук КНР, с конца 50-х годов возобновляли официально санкционированные концепции, в корне расходящиеся с марксистко-ленинской трактовкой кардинальных вопросов теории и истории феодализма.

Словом, ряд проблем истории антифеодальных восстаний даже времен, отделенных от нас столетиями, приобрел сейчас особое значение. Это такие, например, проблемы общего, концептуального и конкретного, но принципиального характера, как роль крестьянства и его классовой борьбы в развитии общества, разнообразие путей, форм и средств народного противодействия феодальному гнету: общее и особенное в истории повстанческих движений в Китае и других странах в эпоху средневековья; роль, которую играли в общем процессе массовой борьбы некитайские народности; общественно- политическое сознание средневекового крестьянства, в частности, место и значение наивно-монархических представлений; понятие "крестьянская война" и т.д.

Историография проблемы религиозного сектантства возникает с конца XVIII - конца XIX в. в ней можно выделить три основных направления.

Обращает на себя внимание следующий парадокс: представители первых двух направлений формально рассматривали тему сектантства под разными углами зрения, на протяжении двухсот лет повторяли интерпретацию официальных правительственных документов. Последние же рассматривали последователей народных сект как политических смутьянов, бунтовщиков, которые использовали некие идеи распространения беспорядков и мятежей. Этим объясняется и тот факт, что ученые останавливались в своих изысканиях, доведя, например, изучение судеб манихейства, буддийского учения "Чистой Земли" Амитабы или культа Майтрейи в Китае до такого момента их "вырождения", как приобщение к движениям низов, т.е., говоря иначе, до "использования" авторитета той или иной религиозной традиции в политических целях. Фактом "использования", таким образом "перекрывал" и пути дальнейшего изучения народного сектантства со стороны академического религиоведения.

Практически аналогичным был подход и представителей иного направления, рассматривавшего названную проблему с точки зрения оценки места сектантских движений в политической истории Китая. Исследователи, принадлежащие к самым разным эпохам и научным школам, в конечном счете оперировали одной и той же схемой, согласно которой "главари" восстаний поднимали простой народ, крестьянство, "используя" религиозные идеи и верования, игравшие соответственно роль "оболочки".

В итоге оба направления рассматривали тончайший и сложнейший механизм взаимоотношений, взаимопроникновении и слияния глубинных свойств человеческой психики, духовных ценностей и исканий с внешними, социально значимыми акциями достаточно прямолинейно и ограниченно, что делало их далекими от исторически адекватного научного анализа. Только к 70-м годам нашего века стала оформляться принципиально новая трактовка китайских сект, как народных религиозных движений.

Именно так может быть сформирован общий итог попыток создания более точной и емкой типологии китайских народных объединений в работах синологов, занимавшихся проблемами сектантских религий и истории крестьянских движений (в России - В.И.Илюшечкин, Б.М.Новиков, Е.Б.Поршнева, Н.К.Чеканов; за рубежом - Дж.Дардесс, С.Накин, Д.Овермейер, М.Топли, Ж.Шено, Р.Чу Юньдэ).

Определение "народные религиозные движения" достаточно полно отражает природу изучаемого феномена, учитывая как его место в социально-политической истории, так и особую роль в развитии духовной традиции народных движений, происхождения и существа характеризующих их идей, а также провозглашаемых ими целей.

Иными словами, исследователи, составляющие это новое, четвертое направление в истории изучения проблемы сект, предлагают рассматривать прежде всего как структуру в китайской религиозной истории, что и определяет их основную социальную функцию. Но одновременно феномен сектантства в силу присущего ему особо тесного слияния простонародно- ориентированной, массовой религии с конкретной исторической ситуацией проявлял свой общественный характер, также и в акциях прямой, насильственной, социально-политической направленности.

Прежде, чем перейти к более детальному и последовательному анализу сущности и процесса формирования названных историографических направлений, необходимо остановиться на вопросе терминологических дефиниций. Слово "секта" ("secta") латинского происхождения и имеет несколько значений, в том числе "школа", "учение", "политическое течение" или "группировка". Но в данном случае нас интересует наиболее распространенное и основное иго значение - как названия "различных религиозных групп, общин и объединений, отделившихся от господствующих направлений в буддизме, исламе, христианстве и других религиях и находящихся в оппозиции к ним."

Синкретизм китайских народных сект определил их "определенность" как от конфуцианства (которое, не являясь религией в общепринятом смысле, тем не менее успешно выполняло функции таковой в качестве государственно-санкционированной, "единственно правильной" идеологии), так и от институционализованного буддизма и даогизма. По религиозного учения сект может быть названо "ересью", "еретической религией", а лица, исповедующие его, - "сектантами" или "еретиками". Понятие еретичности, не каноничности каких-либо учений, отличных от конфуцианской доктрины, принятой в качестве государственной ортодоксии при династии Хань (около 136 г. до н.э.), восходит к самому Конфуцию, высказавшему известную сентенцию: "Изучение еретических учений поистине вредно ".

Таким образом, великий философ проницательно определил основную социальную опасность, таящуюся в еретических учениях, как идеологическую задолго до возникновения каких-либо историографических течений, разнящихся своим толкованием данного вопроса.

Государственно-санкционированный догматизм, констатация нежелательности и вредоносности еретических учений определили зафиксированное в исторических памятниках отношение к ним как к "намеренному обману", трактовку их лишь как средства закамуфлировать имманентно присуще их стремление к смуте и мятежу. В этом смысле симптоматична следующая оценка, данная официальным историографом в "Саньго чжи" практике ритуального исцеления в даоиской секте "У доу ми дао", возглавившей народное движение в Сычуани в конце II в.: "На самом деле они не исцеляли болезни; (все это) не более как вредная и лживая болтовня. Но простые люди (были) смущены и одурачены (этим) и следовали за ними с великой преданностью". В результате длительного опыта "разоблачения" и третирования еретических религий постепенно возникли столь характерные для Китая формулы - клише, определенные блоки слов, обязательно используемые во всех соответствующих официальных документах. В них всегда исключались понятия "обман", "ложность", "обольщение", или "соблазн". Традиционным стало употребление и следующих оборотов: "обманывали народ, возжигая ладан", "вводили в заблуждение людей, использую буддийскую драхму", а в случае редкого возрастания последователей той или иной секты говорилось, что их "заставляли силой" присоединяться к ней.

Следующей и завершающей ступенью, логически вытекающей из самой природы враждебности государственной ортодоксии по отношению к народным религиозным сектам, являлось принятие в 1370 г. официального законодательства, запрещающего деятельность последних и санкционирующего "охотничьи" вожделения блюстителей всеобщего единомыслия и порядка. В тексте закона "(о) запрете еретических приемов главарей сект (и) колдунов" предписывалось наказывать всех, кто призывает еретические божества, пишет амулеты и заговаривает воду (для) исцеления или используют дощечки (с изображением) духов ..., а также членов всех сообществ, именуемых "Милэфо", "Байляншэ", "Цзуньмин", "Байляньцзяо" и т.д., занимающихся (тем что) соответствует (понятию) ереси." Позже после появления и широкого распространения литературы: "Следует обезглавить всех, (кто) составляет еретические пророческие книги и учения, используя их, чтобы смущать народ."

Если есть (такие), кто имеет и скрывает еретические книги и не передает их должностным лицам, (они) должны быть наказаны ста ударами (палок) и сосланы на три года." Таким образом, китайские секты представляли собой общественный феномен, объединявший приверженцев определенного вероисповедания, которому был присущ культовый характер, религиозные представления и цели и который определял социальные, этические, психологические и тому подобные аспекты мировосприятия адептов. Во всех приведенных выдержках достаточно двусмысленно проступает четкое понимание того, что именно в сфере духовной, идеологической заключена основная социальная роль "смущающих народ" ересей.

Повстанческая борьба народных масс Китая против гнета феодалов и феодального государства во второй половине X - конца XIV в. нашла разностороннее отражение в многочисленных письменных источников. Сколько-нибудь полных и обстоятельных источниковедческих изысканий по истории антифеодальных восстаний в Китае до сего времени нет. Весьма обширная (преимущественно китайская) литература, относящаяся к этим сюжетам, в большинстве своем не опирается на специальные источниковедческие исследования, на научную критику источников, что, естественно, затрудняет исследование: не соблюдает одно из элементарных исходных условий в разработке исторической проблематики. В учебнике "История стран Азии и Африки в средние века" есть самостоятельный раздел "Городские восстания в Сунском Китае".

В "Хрестоматии по истории средних веков" опубликованы материалы из китайских источников о народных восстаниях. В этой рубрике сведены подборки фрагментов из династийской истории "Сун ши" (документ №4) и из летописи "Продолжение Всепроницающего зеркала" (документ №15 и №16) о крестьянских и солдатских выступлениях в Сычуани в 990-х годах, городском восстании 1047- 1048 гг. в Бэйчжоу и восстании под руководством Фан Ла.

Преобладающая часть материалов относиться по времени их создания к X - XIV вв. Иначе говоря, они написаны в большинстве своем либо очевидцами и участниками событий, либо непосредственно после этих событий, по их горячим следам, людьми, имевшими возможность использовать официальные документы и народную молву на первоначальном этапе их бытования, когда их содержание еще не утратило близость к событиям и потому отличается большей обстоятельностью, полнотой и достоверностью. Несомненная ценность таких материалов.

Однако временами крестьянство заставляло историографов заговорить о себе. Это происходило тогда, когда трудовые люди теряли терпение, самовольно вырывались на передний план, поднимались на борьбу с угнетателями и события приобретали грозный для господствующего класса характера. В подобных обстоятельствах на страницы исторических и иных сочинений проникали отголоски народных движений.

В средневековом Китае ученые, начиная с придворных хронистов, писали о восстаниях значительно больше и чаще, чем в других странах, данная тема далеко не всегда считалось запретной; нередко государственная власть, в чьих руках неизменно находились все главные нити историописания, даже способствовала различными средствами распространению сведений о "мятежах".

Эта социально-дидактическая тенденция в историописании освящалась конфуцианской идеологией. Смысл составления и изучения истории, трактовавшейся исключительно как хранилище человеческого опыта, заключался для конфуцианства в извлечении из прошлого политических и моральных уроков.

Самым слабым моментом в трудах феодальных историков является обычно отсутствие серьезной социальной мотивировки событий, раскрытия, хотя бы намеком, истинных причин того или иного антифеодального выступления. Часто авторы впадают в своего рода "персонификацию" обстоятельств, "объясняющих возникновение восстаний: возлагают вину за восстание на отдельных лиц - "злоумышленников" из крестьянских вожаков, якобы обладавших "буйным" или "злонамеренным" характером, непомерным самолюбием либо "разбойничьим инстинктом". Мало сведений о внутренней жизни повстанцев, их организации, планах, характере и целях выступлений, конкретном содержании действий, лозунгах и требованиях крестьянских предводителей, попытках практически осуществить эти лозунги и требования. Довольно полно излагаются намерения и мероприятия лишь правительственных карательных войск. Следует отметить, что на русский язык переведено мало источников, что затрудняет работу над данной темой.

В отечественном китаеведении события классовой борьбы трудящихся Китая X -XII вв. впервые стали изучаться после 1917г., когда под влиянием Великого Октября происходил подъем национально-освободительного движения в Китае.

Четкого членения, окончательно сложившегося юридического оформления разных видов земельной собственности не существовало, Так, "казенными" считались и земли, которые принадлежали представителям правившей династии на правах частного владения, и земли военных и гражданских поселений, и служебные (или должностные) держания, и храмовые владения, и земли "общественных амбаров" (или "благотворительные"), и "школьные земли" и др.

Тот факт, что в восстаниях X-XII вв., неоднократно выдвигались требования сословного поравнения, связанные с идеей необходимости социального освобождения, должен быть принят во внимание при оценке положения сельских низов в Сунской империи. Значительная часть крестьянства, стало быть, вполне реально ощущала режим прикрепления к земле, отсутствие права на свободный переход, социально- юридический гнет. Связанные с таким режимом процессы в совокупности с усилением экономической эксплуатации неминуемо вели к дальнейшему обострению классовой борьбы крестьянства.

Восстание 993-997 гг. под руководством Ван Сяо-бо, Ли Шуня и Чжан Юя.

В основе восстания лежали глубокие социальные причины, коренившиеся в феодальной экономической эксплуатации сычуаньского крестьянства, тогда как введение государственной торговой монополии и ее последствия для широких слоев населения юго-западной окраины Сунской империи - обстоятельства сами по себе, несомненно, важные, но на деле не более, чем произвольные, вторичные, а не определяющие, не первостепенные.

«Малые люди нищают, теряют дома, пахотные участки, имущество», - писал Цзэн Гун. «Мятежи в Шу происходят от того, что поборы крайне обременительны, крестьяне лишаются имущества, поэтому не могут обеспечивать самих себя и поднимаются на разбой», - отмечал Ши Пу. Неоднократно обращался к обстоятельствам, вызвавшим восстание 993-997 гг. Ван Ань-ши, «Оттого, что чиновниками не было проявлено сострадание к голодающему народу, Ван Сяо-бо стал собирать на разбой», - говориться в одном его высказывании. У сунского автора Ян Чжун-Ляна на сей счет сказано: «В Шу с землей стеснено, население скученно, хлебопашеством прокормиться невозможно. Вследствие этого малые люди испытывают ужасную нужду. Богатеи (цзяньбин) скупают зерно по дешевке, а сбывают по высоким ценам, чтобы иметь барыш. Ван Сяо-бо, простолюдин из уезда Цинчэн, собрал толпу сторонников и поднял мятеж».

В Сычуани, где, как говорилось, степень крестьянского малоземелья была в ту пору очень высокой, значительная прослойка сельских жителей была вынуждена искать другие способы обеспечения своего существования, особенно в неурожайные годы, занимаясь соляным и чайным промыслами. Как отмечал Су Чэ, жители многих сычуаньских областей «изыскивали средства к жизни выращиванием чая». Но в 990 г. сунское правительство в фискальных целях возобновило существующую в Позднем Шу государственную монополию на закупку и сбыт текстиля, чая, соли и некоторых других видов продукции сельского хозяйства и ремесел в Сычуани. Эта акция самым непосредственным образом ударила по интересам довольно многочисленной категории населения: «ежедневные поставки» текстильных изделий из Сычуани после 990 г. более, чем удвоились.

Положение осложнилось безудержным произволом и притеснениями чиновников акцизного ведомства, что был вынужден признать в своем «покаянном манифесте» 4 ноября 994 г. сам император Чжан Гуан-и. Сохранилось следующее свидетельство сучуанского чиновника Лю Чжи. «Осложнение чайным акцизом в стране Шу столь губительным, что некоторые чаеводы скрываются, чтобы освободиться от него, другие же готовы умереть, лишь бы избавиться от него. Зло это усугубляется к тому же круговой порукой. Вырубать чай запрещается, а если расширить посадки, увеличивают развертку. Поэтому в народе говорят: «Земля является в действительности рассадником не чая, а горя».

Истоки восстания крылись в земельно-фискальной политике господствующего класса, составной частью которой был и вопрос о чае, соли и пр.

Правительственная акция 990 г. не могла пройти бесследно, она вызвала крайне чувствительное понижение общего жизненного уровня. Масса людей потеряла едва ли не основной источник существования. В их числе находились и Ван Сяо-бо и Ли Шунь, которые, как писал Су Чэ: « ...торговали чаем и лишились занятия», что толкнуло их на открытое выступление против властей.

Само собой разумеется, что введение в Сычуани правительственной монополии на сбыт широкого круга товаров непосредственно ударило по материальному положению не только и не столько людей, «бывших ранее богатыми», подобно Ван Сяо-бо и Ли Шуню, но прежде всего крестьян и горожан.

Среди тех, кто занимается чайным, соляным и прочими промыслами, было немало людей, обладавших навыками и опытом организации, владевших элементами военных познаний, хорошо изучивших местность и легко ориентирующихся на ней. Такого качества способствовали выдвижению этих лиц в руководители крестьян. Однако, как ни важна была их роль в восстании, социальную питательную среду и основную массу участников движения составляли крестьяне-землепашцы, преимущественно панху.

Обстановка в Сычуани еще более накалилась вследствие денежного кризиса, вызванного манипуляциями властей с обменом ранее обращавшихся здесь медных монет на железные. Стремление властей насадить железный монометаллизм в Сычуани, продолжавшей оставаться районом активной торговли искусственно отъединяло эту провинция от стального юга, где имела хождение медная монета, и тем самым очень неблагоприятно сказывалась на и без того ослабленном экономическом тонусе юго-западной окраины.

В 992 г. после авантюрных монетных операций, специального правительственного уполномоченного Чжан Ань-и, в Сычуани произошла финансовая катастрофа, принесшая населению новые тяготы и мытарства.

В 993 г. на юго-востоке империи разразилась засуха. Богатеи использовали бедствие для спекуляции, цены на все основные продукты питания резко поднялись и стали, конечно, недоступными трудовому люду. «Был большой голод», - сообщает источник. Власти не только «уклонились от оказания помощи», но напротив, усилили надзор над взиманием податей в срок и в полном объеме.

Ван Сяо-бо, поднимая крестьян на открытое выступление выдвинул лозунг неправедности богатства и требование имущественного уравнения. Он говорил: «Мы страдаем оттого, что бедняки и богатые неравны. Отныне вы уравняете их». Этими словами выражались уравнительные тенденции средневекового крестьянства, стихийно возникавшие в его среде в процессе многовековой классовой борьбы. Так с самого начала определилась антифеодальная направленность восстания.

В литературе (Г.Сигэмацу, Сунь Цзо-минь) высказывалось предположение, что подготовку восстания осуществляла тайная религиозно-политическая организация и что именно ей восстановление обязано выдвижением лозунга «Уравнять бедных и богатых». К такому предположению Сунь Цзо-миня побуждало, например, наряду с прочими то обстоятельство, что Сычуань, включая район, прилегающий к пункту первоначальной вспышки восстания, издавна являлась одной из основных зон распространения даоиской ереси, и даоские братства неоднократно, начиная еще со II в., проявляли здесь повстанческую активность. С другой стороны, японский синолог Г.Сигэмацу еще в 1931 г. высказал мнение о связи восстания с деятельностью тайного буддийского еретического братства, якобы тоже уже имевшего влияние сшеди местности Цинчэншань.

Однако ни одного прямого свидетельства в пользу выдвинутых Сунь Цзо-минем и Г.Сигэмацу версий источники не дают. Напротив, в них есть, на первый взгляд, мелкая, но вместе с тем достаточно надежная деталь, которая позволяет считать их гипотезы малоубедительными. Едва ли не всякий раз, когда речь идет о восстаниях, связанных с той или иной нелегальной организацией, их участники, а в первую очередь, руководители фигурируют в источниках под кличкой «ерергики». В данном случае этого термина в источниках нет, а потому можно утверждать, что такой связи у повстанцев Ван Сяо-бо и Ли Шуня не существовало.

С именем Ли Шуня источники связывают попытки осуществления на практике выдвинутого Ван Сяо-бо лозунга, что составляет один из важнейших моментов истории данного восстания. «В начале выступления, - писал Шэнь Ко, - Шунь созвал у себя на родине всех богатеев и знатных лиц и, дабы оказать щедрую помощь бедного, повелел сдать все имевшиеся в их домах имущество и зерно, за исключением необходимого на содержание согласно числу людей».

Данные не позволяют установить, какими еще средствами пытались восставшие реализовать свои идеалы. Можно, однако, утверждать, что, в общем, в осуществлении на практике принципа несправедливости богатства и требования имущественного поравнения повстанцев не шли далее простого изъятия имущества (зерна, денег, продовольствия, одежды и т.п.) у богатых и знатных семей и распределения его между бедняками: они не делали не малейшего поползновения посягнуть на главное достояние феодалов - землю. Иными словами, провозглашенный руководителями восстания лозунг «уравнения бедных и богатых» не затрагивал сферы аграрных отношений, не предполагал еще уравнительного раздела земли.Лозунг «уравнение бедных и богатых» в том виде, в каком он провозглашался устами предводителей восстания сохранял непосредственную связь с уравнительной психологией крестьянства, не был отчленен от нее. Выдвинутое Ван Сяо-бо и подкрепленное Ли Шунем требование имущественного поравнения являлось не более чем инстинктивной, стихийной реакцией против вопиющих социальных неравенств.

Провозглашенный Ван Сяо-бо призыв распространился среди населения как его активными единомышленниками, так и стоустой молвой. Под знамена Ван Сяо-бо стеклись сотни и тысячи крестьян. Так реально проявилась популярность лозунга, выдвинутого Ван Сяо-бо.

Первоначальным центром восстания явились деревня Туго - родина Ван Сяо-бо и близлежащие селения волости Вэйцзян и других волостей уезда Цинчен в области Шучжоу, расположенной в гористой местности северо-западнее Чанду. К моменту открытого выступления (24 февраля 993 г.) под началом Ван Сяо-бо находилось не более 100 сподвижников, но буквально в считанные дни удалось собрать довольно крупных отрядов и с боем овладеть уездными центрами Цинчэн и Пэншань, а также прилегающей к ним территорией. Крестьяне разоряли помещичьи усадьбы, громили дома чиновников, давая тем самым выход накопившейся за многие годы ненависти к угнетателям. « ...В Мэйчжоу они убивали Ци Юань-чженя, начальника уезда Дэнь-шань». Этот жестокий чиновник, не раз отмеченный императорским правительством различными наградами, вызывал особенно сильное озлобление местного населения. По требованию толпы крестьян, вконец измученных финансовыми махинациями властей в Сычуани, воины-повстанцы вспороли живот убитого тирана и наполнили его медными деньгами.

В чисто военном отношении ситуация, сложившаяся к моменту открытого выступления и в пору первоначального его развертывания, была благоприятной для повстанцев. Большая и самая беспомощная часть сунской армии, концентрировалась в столичных районах и других важных пунктах, в основном на севере и северо-западе, на периферии же, особенно на юге, военная власть оказалась весьма слабой. Местные формирования были малочисленны, слабо дисциплинированны.

После первых сражений с провинциальными войсками Ван Сяо-бо решил сделать передышку, чтобы привести в порядок, свои отряды, а главное, дать крестьянам возможность провести сельскохозяйственные работы. С наступлением зимы окрепнувшее войско повстанцев начало серию новых наступлений. В одном из сражений , 8 февраля 994 г. «Сычуаньский инспектор Чжан Ши сражался с Ван Сяо-бо, и Ван Сяо-бо убит шальной стрелой». Движение, едва начавшее обнаруживать свою мощь, понесло серьезную утрату.

На первом этапе восстание (февраль 993 г. - февраль 994 г.) удалось всколыхнуть западную часть Сычуани. В этот период была создана первичная территориальная база движения и заложены основы крестьянской армии, сформировалось руководящее ядро повстанческих сил. Тем самым была подготовлена почва для дальнейшего развития движения.

После гибели Ван Сяо-бо люди выдвинули предводителем Ли Шуня, одного из сторонников Ван Сяо-бо. Еще а марте 993 г. вскоре после того, как Ван Сяо-бо подал сигнал к выступлению, Ли Шунь с группой своих товарищей стал «подстрекать простолюдинов» в родных местах.

После некоторого смятения в рядах повстанцев, вызванного внезапной гибелью Ван Сяо-бо, новому главному предводителю крестьян удалось в короткий срок сплотить своих сторонников, поднять моральный дух и боеспособность отрядов. Их численность увеличилась до нескольких десятков тысяч. Ли Шунь развил кипучую деятельность. Он сумел на какое-то время преодолеть разобщенность участников восстания и внести в движение элементы большой сплоченности и дисциплинированности, особенно ярко выступавшие в упорядочение войск, в планомерности и целенаправленности военных мероприятий, а также в создании крестьянского самоуправления. Повстанцы завладели городом Чэнду, захватили несколько областей и уездов. Второй этап восстания прошел под знаком быстрого территориального распространения движения. В конце весны движение локализовалось, широких военных мероприятий наступательного характера не проводилось. Захват Чэнду и провозглашение его повстанческой столицей привязали восставших к этому району.

Немедленно после овладения Чэнду восставшие провозгласили создание государства Великое Шу. Ли Шунь был объявлен ваном Великого Шу. От его имени издавались постановления и приказы. В Чэнду как столице формировались верховные правительственные органы во главе с ближайшими сподвижниками Ли Шуня. Шэнь Ко отмечал: «На службу отбирали по способностям», зачастую привлекали мелких чиновников, за которыми не числилось проступков против народа. В государстве Шу существовало свое летоисчисление. Ли Шуню принадлежало право выпуска собственных монет. Ли Шунь имел свой девиз царствования - «Ин юнь»(«Волей судеб»). Этим Ли Шунь как бы бросал вызов сунскому императорскому двору.

Наивно-монархическое устремление - яркое проявление стихийности крестьянских восстаний в средневековом Китае, превратного понимания их участниками своих классовых задач и возможностей той борьбы с феодалами, которую они вели. Эти устремления препятствовали выдвижению повстанцами исторически перспективных и конструктивных социально-политических лозунгов и требований.

Социальные корни наивно-монархических иллюзий, пронизывавших общественное сознание средневекового крестьянства и во время восстаний, как правило, выступавших особенно явственно, крылись в патриархальных устоях жизни феодальной деревни.

Факты, пусть очень немногочисленные, свидетельствуют, что и китайский феодальный город, хотя и в несоизмеримо меньшей по сравнению с деревней степени, становился ареной социально-политических противоречий, принимавших иногда открытые формы: водораздел борьбы проходил уже по линии прямых столкновений городских властей и «простонародья».Как и в других странах, крестьянские движения часто находили в Китае непосредственный отклик среди городских низов, ибо последние из всех общественных слоев и групп были по положению близки к крестьянам, являлись их естественными союзниками в борьбе против феодальной эксплуатации. Городское население пополнялось в значительной мере постоянным притоком беглых крестьян, именно этим объясняется наряду с другими обстоятельствами быстрый рост городов в Сунской империи. Но в Китае «городской воздух» не делал человека свободным: китайский город в противоположность европейскому «не стал воплощением идеи эмансипации и свободы» и в этом смысле «не представлял собой магнит для деревенского люда, не был центром притяжения оказался неспособным выполнить роль социального катализатора».

Именно в таких проявлениях - в совместных повстанческих движениях горожан и крестьян при ведущем участии последних - наиболее отчетливо обнаруживалась феодально-антагонистическая природа средневекового (крестьянского) города. Усиление экономического и социального гнета наталкивалось на возрастающее противодействие горожан. Наиболее распространенными были разнообразные формы и методы сопротивления: уклонение от уплаты налогов и пошлин, от регистрации в податных списках, уходы и бегства, «разбой» и т.д. Когда же мощь центральной власти на какое-то время ослабевала, когда силы и внимание государства отвлекались и сковывались различными внутри и внешнеполитическими обстоятельствами, это противодействие обретало возможность из глухого, подспудного вылиться в открытые формы, В данном плане восстание под руководством Ван Цзэ как весьма заметный и знаменательный факт такого рода представляет особый интерес.

Повстанческие выступления жителей городов в тех конкретно-исторических условиях еще не могли иметь ярко выраженных и зрелых, устоявшихся форм классовой борьбы, а это, в свою очередь, определенно благоприятствовало императорской власти и ее администрации, в проведении курса на «огосударствление» города. Тем не менее, и восстание 1047-1048 гг. в Бэйчжоу, и другие антиправительственные акции горожан весьма наглядно и убедительно свидетельствуют, что эта политика сунских правящих кругов наталкивалась на активное противодействие различных слоев городского населения.

Источники донесли до нас некоторые конкретные сведения о внутренней организации и образе жизни таких объединений, в которых исповедовавшие «Минцзяо» селились обособленно и компактно.

Во главе всей их совокупности стоял верховный вожак - «апостол», которого именовали мо ваном («владыка демонов»). В пору восстания 1120-1122 г. мо ваном был некий Чжэн. Его ближайшим помощником считались мо вэн - «манихейский батюшка» (или «отец демонов») и мо му - «манихейская матушка» («мать демонов»). Правда, стройной централизованной структуре с реальным руководством всеми ячейками со стороны верховного главы «Минцзяо», видим, не существовало, она отличалась организованной рыхлостью, и мо ван вместе с мо вэном и мо му лишь номинально стояли над всей этой системой.

Во главе каждой общины «Минцзяо» находился цзуниш - «патриарх». Он выполнял функции духовного наставника и одновременно адмистративного руководителя. Все эти духовные руководители были основными хранителями и блюстителями догматов, принципов, заповедей, запретов, обрядов «Учения о Свете», его традиции.

Прихожане находились на строгом учете. Ван Цзюй-чжэн писал, что «манихейские вожаки», низшее звено священнослужителей-чиновников «Минцзяо», наряду с прочими организованно-руководящими функциями «исчерпывающим образом вели перепись людей из их селения по фамилиям и именам». Учет производился как с духовными, так и с фискальными целями.Регулярно проводились религиозные собрания низовых ячеек общества. Устраивались они обязательно ночью в заранее установленных местах.

Итак, «Минцзяо» обрело черты своеобразной церковной организации, и иерархическим устройством и властью, культовыми учреждениями, религиозными формализмом, специфическим моральным кодексом, внешней обрядностью, ритуалом и т.п.

Религиозные общины «Минцзяо» были одновременно в той или иной мере и хозяйственными объединениями, духовные функции их членов сочетались с экономическими, т.е. вполне земными; во власти т ответственности идейного руководства секты находились и производственно хозяйственная деятельность общин.

Восстание 1130г. под руководством Чжун Сяна.

В марте 1130 г. на территории провинций Хунань и Хубэй вспыхнуло крестьянское восстание, длившееся около пяти с половиной лет (до конца июля 1135 г.). Это народное выступление, которое возглавил Чжун Сян, а после его гибели Ян Яо, относится к числу наиболее крупных восстаний в Сунской империи. Существеннейшим моментом в нем было сочетание и переплетение борьбы социальной - против феодального гнета - с борьбой освободительной - против чжурчжэньских завоевателей2 и их ставленников. Это восстание выступает как закономерное и прямое выражение всей совокупности социальных и политических условий своего времени.

Одной из центральных и до сих пор наименее изученных проблем истории восстания хунаньского и хубэйского крестьянства под руководством Чжун Сяна и Ян Яо является вопрос об идеологии повстанцев.

В сунскую эпоху, как и раньше, во многих китайских деревнях существовали сельские общины. Подобные традиционные объединения сельского населения издавна существовали и на территории провинции Хунань. Наиболее распространенным названием их было «Сян шэ». Обычно в них состояли от 100-200 до 600 семей. Каждая такая община имела свой вооруженный отряд, располагавшийся в труднодоступных местах недалеко от основного поселения. Сян шэ возглавлялись местными богачами и в большинстве случаев были в руках последних средством угнетения и обмена крестьян, а часто в угоду феодалам противодействовали мероприятиям властей.

«Жизнеописание Ян Яо» - главный источник для изучения истории крестьянского восстания 1130-1135 гг. - рассказывает о сельской общине, находившийся в уезде Улин области Динчжу. Возглавлял ее Чжун Сян.

Местоположением Улинской общины была деревня Шуйлянь-цунь волости Танфынсян. Здесь на горе Тяньцзыган был устроен укрепленный лагерь, окруженный высоким земляным валом и рвом с водой, чтобы отражать частые в тех местах набеги «бродячих бандитов». Часть крестьян, способных носить оружие, составляла отряд, которым командовал старший сын Чжун Сяна Цзы-ан.

По описанию источника, это была община необычного типа. Крестьяне, входившие в нее, сообща возделывали землю, ухаживали за посевами и убирали урожай, разводили тутовых шелкопрядов и т.п. Часть своего имущества, денег и продовольствия они сдавали в общественные кладовые, чтобы в случае острой необходимости оказывать друг другу взаимную помощь. Благодаря широко развитой взаимопомощи во всех семьях «находились в цветущем состоянии хлебопашество и шелкопрядство, обильными были средства к жизни». Поэтому многие крестьяне из окрестных сел просили Чжун Сяна принять их в общину.

«Жизнеописание Ян Яо» сообщает о существовании этой общины задолго до восстания. Правдоподобность такого сообщения весьма сомнительна, ибо для появления и существования такой сельской общины необычного типа, своего рода «крестьянского рая» на земле, в то время не было и не могло быть соответствующим исторических и социальных предпосылок. Вероятно, проникшая на страницы источника легенда об общине, в которой царят всеобщие справедливость и благоденствие, обязана своим происхождением Чжун Сяну: он выдвинул и пропагандировал ее как знамя, как цель будущего движения.

Дело дошло до того, что некоторые представители господствующего класса в Цзяни и других провинциях раздавали своим крестьянам луки, стрелы, латы и мечи, отнюдь не препятствуя их выступлениям против южно-сунских властей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что во главе религиозно-политической секты, подготавливавшей восстание, а позднее (в 1130 г.) и во главе самого восстания стал помещик Чжун Сян.

Живя среди горемычных крестьян и обездоленных бродяг, Чжун Сян и его семья не раз сталкивались с ужасающей нищетой и страданиями народа. Такие муки и бедствия населения вызывали в них сочувствие и отклик. Суровая правда действительности тех лет, когда жил Чжун Сян, влияла на формирование его мировоззрения, взглядов и дум.

Чжун Сян сумел перешагнуть рамки социальной среды, в которой родился и вырос, поднялся над собственным классом и возвысил против него свой голос. Весьма вероятно, что одной из причин, толкнувших Чжун Сяна на оппозиционные пропаганду и действия, помимо указанных выше, были его патриотические устремления и недовольство нерешительной, а подчас и капитулянтской политикой Сунской династии в отношении киданей чжурчжэней.

Будучи главой улинской общины, Чжун Сян одновременно являлся священнослужителем-шаманом.

В современной китайской исторической литературе, существует две точки зрения по вопросу о генезисе религиозно-политических воззрений Чжун Сяна.

Некоторые историки высказывают мнение, что идеи Чжун Сяна, по-видимому, восходят своими истоками к древнекитайской крестьянской секте даоиского толка, именуемой «Учением о пяти доу риса» («У доу ми дао»).

Издавна среди угнетенных масс в различных местах получили распространение тайные даоиские секты, в религиозно-мистической форме выражавшие взгляды и чаяния крестьянства.Одним из наиболее известных в истории Китая тайных религиозных объединений даоиского толка и быта секта «Удоу ми дао». Как и родственная ей секта «Тайпин дао» («Учение о Великом благоденствии»), она в своей идейной основе восходит к учению даоиского проповедника Юй Цзи - автора утраченной в последствии «Священной книги о Великом благоденствии». Секта была создана во второй половине II в.н.э. Чжан Лином с центром в горном районе Хуменьшань (провинции Сычуань). История «У доу ми дао» связана с многочисленными крестьянскими выступлениями в древнем Китае (например, с восстанием конца II - начала III вв. в Сычуани под руководством Чжан Лу; восстание 398-417 гг. в провинции Чжэцзян под предводительством Сунь Яня и др.).

Несмотря на то, что восстания, во главе которых стояли даоские организации «У доу ми дао» и «Тайпиндао», каждый раз терпели поражение, крестьянское течение в религиозном даосизме не только прекращало существование, но и, напротив все более расширяло и усиливало свое влияние среди угнетенных масс.

Историки, выдвинувшие гипотезу о принадлежности религиозно- политических организации Чжун Сяна к секте «У доу ми дао» исходили из следующих основных соображений. Во-первых, есть немало общего в содержании социальных принципов учения Чжун Сяна и «У доу ми дао». Их роднят, прежде всего лозунг несправедливости богатства и принцип общественного и имущественного равенства.

Во- вторых, среди религиозных учений, под знаменем которых в сунскую эпоху проходили крестьянские выступления, наиболее известными, помимо «У доу ми дао», были «Ши цай ши мо», или «Чи цай щи мо»(«Вкушание овощей и поклонение демонам») - одно из ответвлений китайской разновидности манихеизма, в VI-VII вв., проникшего в Китай, и «Милэцзяо» - одно из ниправлений в буддизме. На территории провинций Хунань и Хубэй более или менее заметных следов как «Милэцзяо», так и «Ши цай ши мо», в период Сун не обнаружено. Указаная территория, по утверждению авторов рассматриваемой гипотезы, относилась к сфере распределения даоских сект.

На территории провинций Хубань и Хубэй с древних времен сложился один из основных центров китайского шаманизма и среди населения этого района на протяжении многих столетий, в том числе и в X-XIII в., бытовали особенно сильно шаманисткие представления. Вопреки жестоким представлениям и официальному запрещению шаманства со стороны властей, шаманы по-прежнему пользовались здесь большим влиянием на население. В «Истории династии Сун» говорится, например: «В Гуй (чжоу) и Ся (чжоу) верят шаманам и с глубочайшим почтением приносят жертвы недозволенным духам». Согласно уложению династии Юань», в XIII в. среди жителей областей Личжоу, Чэньчжоу, Юаньчжоу, Гуйчжоу, Шаньчжоу и др. (пров.Хунань и Хубэй) существовал обычай приносить людей в жертву духу, повелевавшему демонами. Власти запретили населению под страхом смертной казни совершать незаконные жертвоприношения и моления, а шаманам почитать злых бесов и даже рисовать их изображения.

Общей определяющей тенденцией развития народной антифеодальной борьбы на протяжении этого длительного периода было неуклонное нарастание размаха, силы, ожесточенности повстанческих выступлений, расширилась их «география», увеличились их масштабы, возросла острота, обогащалось содержание лозунгов и требований, с которыми поднимались на восстание крестьяне, оживлялась деятельность и усиливалось влияние тайных обществ; чаще чем прежде, наблюдались факты совместного с крестьянами борьбы горожан.

В то же время в условиях политически объединенного государства ощутимо обнаружился возросший экономический потенциал развитого феодального строя, и правящий класс использовал этот потенциал всецело на нужды своего господства над низами общества. При наличии этой исторически закономерно сложившейся базы господствующий класс, используя централизованную власть на нее, повел шире и активнее всестороннее наступление на трудящиеся массы.

Этим служил курс на активную колонизацию новых районов, на широкое хозяйственное освоение естественных ресурсов (прежде всего земельных). Несомненно, тем самым как-то решались столь острые финансово-экономические проблемы. Однако, пожалуй, в первую очередь проведением такого курса мыслилось разрешить задачу социально-политического характера: водворением крестьян на новые земли предупредить массовый рост «бродяжничества».

Определенное влияние на масштабы восстаний оказывали многообразные уступки и послабления населению, на которые время от времени шли правители- империи и отдельные феодалы под воздействием народных выступлений. Чаще всего врагам восставших удавалось добиться желаемого результата: сбить в той или иной мере пламя восстания, приостановить его рост и в последующем на какое-то время загасить искры движения. Так было не раз на всем протяжении рассматриваемого периода.

Примерно с середины XI в., в обстановке резко повысившейся напряженности классовых (и внутриклассовых) столкновений, наблюдалось ощутимое оживление деятельности и усиления влияния различных религиозно-политических тайных обществ. И в дальнейшем народные антифеодальные движения оказывались во всей возрастающей степени связанными с еретическими братствами.

Данный фактор влек за собой двоякое действие. С одной стороны, тайные общества играли известную позитивную роль в подготовке восстаний, в формировании идеологи их участников. С другой стороны, наличие у руководителей тех или иных антифеодальных выступлений определенных религиозных воззрений, несомненно, в какой-то мере оказывало повстанческое движение, усугубляло разобщенность сил восставших, мешало установлению их единства. Адепты каждого общества проявляли по отношению к тем, кто не разделял их вероучения, нетерпимость, пусть не всегда фанатичную.

К тому же каждое из упомянутых религиозно-политических братств располагало своей, исторически сложившейся территориальной сферой влияния: ареалом деятельности «Милэцзяо» был район среднего течения Хуанхэ, даоиской секты - среднее течение Янзцы, а «Минцзяо» - юго-восточные провинции. Сверх того любой тайный союз сам отнюдь не был внутренне свободен от исторически глубокого укоренившихся во всех порах китайского средневекового общества узкоместнических тенденций и преодолеть их органически не мог. Множество раз возглавлявшийся каким-нибудь из этих союзов солидарные действия крестьян в масштабе целых уездов и областей либо их групп сочетались с такими фактами, когда даже одновременные усилия повстанцев в пределах одной области и, того меньше, уезда не координировались и не объединялись. Придать движению прочные начала настоящей организованности, централизации сил, планомерности действий оказывались не в состоянии, даже если оно готовило открытое выступление длительное время.

Так было, например, в истории восстания 1047-1948 гг. под руководством Ван Цзэ и 1120-1122 гг. во главе с Фан Ла, которые, казалось бы отличались более тщательной подготовкой и лучшей организацией. Этому мешала также обычная для восстания социальная разновидность их руководящей верхушки. Наконец, факты показывают, что связь восстаний с тайными обществами существовала только на подготовительной и первоначальных стадиях: в дальнейшем же, с разрастанием движения, вовлечение в его орбиту новых участников, такая связь постоянно ослабевала и утрачивалась, их вожаков и рядовую массу захлебывала стихия бунта. Взять на себя и выполнять функцию прочного централизованного и руководящего начала, посредством которого можно было бы объединить и поднять массы на широкую крестьянскую войну, тайные общества в сунском Китае оказывались не в состоянии.

Постоянные вмешательства из вне, непрерывная борьба за сохранение территории страны оказали, несомненно, большое влияние как на содержание, так и на масштабы и формы антифеодального сопротивления в Сунской империи. Это влияние чувствовалось и прежде, до второй четверти XII в., но со времени чжурчжэньских орд было сопряжено для Китая с серьезными экономическими, социальными и политическими последствиями. Если ранее антифеодальные восстания играли решающую роль в происходивших на территории империи событиях, то теперь все большее значение начинает приобретать борьба с чужеземными захватчиками. Выход народной энергии в неизмеримо возросшей мере был дан в войнах с империей Цзинь. Познав ужасы иноземного завоевания, социальные низы проявили готовность добавить собственную силу государственной власти, поддержать ее. Потенциал народного сопротивления оказался как бы расколотым внешнеполитическими обстоятельствами.

Чжурчжэньское нашествие изменило характер крестьянской борьбы на севере страны, где она приняла форму освободительной войны с захватчиками. В противовес капитулянтскому курсу правительства широкие массы, и прежде всего крестьянство провинций Хэбэй, Шаньш и Шаньдун, поднялись на решительную борьбу против иноземного гнета. В горных районах, озерных местностях и на берегах рек патриоты создавали опорные базы. На восточных склонах хребта Тайханьшань действовала многочисленная крестьянская «Армия красных повязок».

С началом монгольского нашествия, в обстановке все усиливавшегося сопротивления широких слоев населения страны вражеским ордам, произошел заметный спад антифеодальных движений. Противодействие завоеванию постепенно снимало ведущее место в жизни Китая, хотя одновременно продолжались и открытые классовые выступления крестьянства. Слияние двух потоков, разрядка социального кризиса, корни которого уходят еще во времена Сунской империи, стали возможными лишь в середине XIV в., когда выступления общественных низов против резко возросло в условиях монгольского ига феодального гнета тесно переплетались с борьбой за освобождение страны из-под иноземного ярма. Второй поток был явно ведущим, определяющим, а первый подкреплял и усиливал его.

Стихийно усваивавшийся крестьянами по крупицам опыт повстанческой борьбы с его положительными и отрицательными чертами, в том числе опыт, накопленный за X-XIII вв. вошел прочно в арсенал народа и использовался им в последующие времена.