Отношение Ф.М.Достоевского к китайцам было неоднозначным. С одной стороны, он восхищался упорядоченностью их жизненного уклада, их собранностью, чего не хватало и не хватает русскому человеку, подверженному влиянию бурных душевных стихий. С другой стороны, гордился, что его народ остаётся непознаваемым для всего мира, а китайскую предсказуемость считал, наоборот, недостатком, о чём мы узнаём из публицистики Достоевского и восстанавливаем по отдельным упоминаниям обо всём китайском в его текстах. Во введении к своему «Ряду статей о русской литературе» в 1861 году он пишет: «Если есть на свете страна, которая была бы для других, отдаленных или сопредельных с нею стран более неизвестною, неисследованною, более всех других стран непонятою и непонятною, то эта страна есть, бесспорно, Россия для западных соседей своих. Никакой Китай, никакая Япония не могут быть покрыты такой тайной для европейской пытливости, как Россия, прежде, в настоящую минуту и даже, может быть, еще очень долго в будущем».

В самом Китае произведения русского писателя широко известны, в литературоведении уже достаточно полно изучен вопрос о восприятии его повестей и романов китайскими читателями и исследователями. Этим вопросом занимались такие учёные, как Ч.Бяньгэ, С.Синь, Ц.Цзичао. Показательно, что в Пекинском институте иностранных языков 4 июня 2010 года создан и успешно продолжает свою работу Центр изучения творчества Ф.М.Достоевского.

Ю.В.Коновальчук в своей статье о китайской тематике в творчестве А.С.Пушкина пишет: «В конце ХVIIІ – первой трети ХIХ века, когда жил Пушкин, отношения России и Китая в различных межгосударственных и торгово-экономических областях находились по сути в начальной стадии своего активного становления. Сведений о далёкой стране было еще мало, культурных контактов, если не считать подвижническую деятельность русской Духовной миссии в Пекине, не было вовсе». В начале творческой деятельности Ф.М.Достоевского в 40-х годах ХIХ века отношения двух стран находились всё ещё на начальном этапе своего развития. Китай воспринимался как некая экзотическая страна, сказочная; русскому человеку почти не верилось в её существование.

В повести «Белые ночи» просматривается как раз такое отношение к китайским краям. Настенька делится с Мечтателем: «Я сама мечтатель! Иной раз сидишь подле бабушки, и чего-чего в голову не войдет. Ну, вот и начнешь мечтать, да так раздумаешься – ну, просто за китайского принца выхожу...». Мечтатель тут же отвечает: «Уж коли раз вы выходили за богдыхана китайского, так, стало быть, совершенно поймете меня». Шутка о «китайском богдыхане» образовалась не на пустом месте. Богдыханами, кстати, в русских грамотах XVI-XVIII веков называли императоров Китая. Во французском романтизме сложилась даже своеобразная «китаемания», которая повлияла затем и на российское восприятие. Екатерина ІІ подавала пример этому увлечению, называла китайского императора (богдыхана) «моим милым и церемонным соседом с маленькими глазами», что не могло не послужить поводом к ироническим высказываниям.

Достоевский не останавливается в повести на этом шутливом упоминании. Мечта о китайском принце развеивается после того, как Настенька начала читать книги, которые им с бабушкой присылал их бывший постоялец: «Вот мы и начали читать Вальтер-Скотта и в какой-нибудь месяц почти половину прочли. Потом он еще и еще присылал. Пушкина присылал, так что наконец я без книг и быть не могла и перестала думать, как бы выйти за китайского принца». Довольно резко Достоевский высказывается об увлечённости русского человека китайской модой из-за её не прибавляющего к культуре, а, скорее, вытесняющего в то время характера, когда заимствовались даже этикетные формулы. В «Ответе «Русскому вестнику» Достоевский пишет: «Что за странность! Да и что вы подразумеваете под словом "церемониться"? Если вы подразумеваете какие-нибудь китайские церемонии, так их и теперь довольно, даже между мужчинами». Русских, презирающих всё русское, он сатирически изобразит, например, в образе С.Т.Верховенского в романе «Бесы». Возможно, Достоевский был знаком и со стихотворением А.С.Пушкина «Послание к Наталье» (1814): «Ни араб, ни турок я, За учтивого китайца, Грубого американца Почитать меня нельзя».

В то же время Достоевский восхищается удивительным порядком, установленным в Китае во всех сферах жизни. В «Дневнике писателя» за 1873 год он пишет: «Пожалуй, мы тот же Китай, но только без его порядка. Мы едва лишь начинаем то, что в Китае уже оканчивается. Несомненно придем к тому же концу, но когда? Чтобы принять тысячу томов церемоний, с тем чтобы уже окончательно выиграть право ни о чем не задумываться, – нам надо прожить по крайней мере еще тысячелетие задумчивости. И что же – никто не хочет ускорить срок, потому что никто не хочет задумываться».

Там же он этот порядок высмеивает: «Двадцатого декабря я как раз читал статью "Московских ведомостей" о бракосочетании китайского императора; она оставила во мне сильное впечатление. Это великолепное и, по-видимому, весьма сложное событие произошло тоже удивительно просто: всё оно было предусмотрено и определено еще за тысячу лет, до последней подробности, почти в двухстах томах церемоний. Сравнив громадность китайского события с моим назначением в редакторы, я вдруг почувствовал неблагодарность к отечественным установлениям, несмотря на то, что меня так легко утвердили, и подумал, что нам, то есть мне и князю Мещерскому, в Китае было бы несравненно выгоднее, чем здесь, издавать "Гражданина". Там все так ясно... Мы оба предстали бы в назначенный день в тамошнее главное управление по делам печати. Стукнувшись лбами об пол и полизав пол языком, мы бы встали и подняли наши указательные персты перед собою, почтительно склонив головы»… И снова там же встречаем противоречие. Тон далее по тексту из шутливого превращается в серьёзный: «В Китае я бы отлично писал; здесь это гораздо труднее. Там все предусмотрено и все рассчитано на тысячу лет; здесь же все вверх дном на тысячу лет».

Мода на всё китайское получила отражение в романном мире Достоевского посредством включения в его тексты разных предметных реалий. Где-то автор наделяет её отрицательными коннотациями, где-то упоминания о чём-то китайском звучат эмоционально нейтрально. В «Преступлении и наказании», например, обращаем внимание на лестницу, «устланную роскошным ковром, обставленную редкими цветами в китайских банках». В «Братьях Карамазовых» – снова лестница в доме Катерины Ивановны, по которой Иван сходит, а Алёша восходит. Эта лестница «тускло освещена китайским фонарём». В «Бесах» встречаем две китайские вазы: «Посылаю бухарский ковер и две китайские вазы; давно собиралась вам подарить, и сверх того моего Теньера (на время). Вазы можно поставить на окошко, а Теньера повесьте справа над портретом Гёте». В романе «Униженные и оскорблённые» находим: «Да для таких дорогих гостей из-под земли найду; из китайского государства выпишу». Там же Александра Семёновна заявляет, что Маслобоев не стоит ни китайских туфель, в которые сама же его обула, ни дорогого халата: «Вон какой халат на нём: подарили, да стоит ли он такого халата?». В «Селе Степанчикове и его обитателях» сталкиваемся с представителями китайского животного мира: «Доказывала, что имения его, двухсот пятидесяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то есть на содержание его маменьки, со всем ее штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и прочего)».

В романе «Идиот» Аглая призывает князя Мышкина: «Разбейте по крайней мере китайскую вазу в гостиной! Она дорого стоит; пожалуйста, разбейте…». Несмотря на то, что князь боится такого поступка, он всё-таки предчувствует, что именно так и произойдёт. Так и происходит случайно: «Как только князь вошел в гостиную, он сел как можно дальше от китайской вазы, которою так напугала его Аглая <…> неосторожно махнул рукой, как-то двинул плечом – и... раздался всеобщий крик! Ваза покачнулась, сначала как бы в нерешимости: не упасть ли на голову которому-нибудь из старичков, но вдруг склонилась в противоположную сторону, в сторону едва отскочившего в ужасе немчика, и рухнула на пол». Что значимо, историю с вазой сопровождает какое-то мистическое предчувствие князя Мышкина, какое-то «пророчество».

Среди православных давно бытует предсказание о завоевании в будущем части России китайцами. Об этой «жёлтой опасности», как её называли святые старцы, Достоевский не мог не знать, да и позже высказывался, что русские не ценят своих окраин, а китайцам нужны новые земли, и они вполне могут захватить территории, принадлежащие России (Сибирь, например). Мы не можем с точностью утверждать, что это место в романе «Идиот» иносказательно, и что его следует трактовать именно в данном аспекте, но сама версия, безусловно, интересна и имеет право на существование. Далее по тексту романа: «Из толпы всех других смутных и странных ощущений: не стыд, не скандал, не страх, не внезапность поразили его больше всего, а сбывшееся пророчество! Что именно было в этой мысли такого захватывающего, он не мог бы и разъяснить себе; он только чувствовал, что поражен до сердца, и стоял в испуге, чуть не мистическом»… Итак, китайская ваза, «стоявшая на пьедестале», была свергнута «положительно прекрасным человеком». По мнению автора повествования, это было не чем иным, как «сбывшимся пророчеством».

В литературоведении собралось много работ о не очень хорошем отношении Достоевского к другим национальностям. Например, полякам и евреям (Н.Н.Наседкин, С.В.Оболенская, Я.Углик и многие другие). На первый взгляд, это в нравственном отношении может плохо характеризовать «великого гуманиста». На самом же деле, Достоевский критиковал только отдельные характерные отрицательные черты. Речь здесь должна идти не о «русском шовинизме», а о той нравственной ответственности, какою писатель наделял в своих ожиданиях русский богоносный народ. Его творчество, наполненное величайшими духовными прозрениями, объединило и продолжает объединять народы всего мира.Наталья Романова