Самый популярный вопрос Китая: станет ли Си новым Мао? Отечественное востоковедение старается по мере сил обходить эту тему (отношения с Кормчим были не очень, да и Си наш друг и партнер), но на Западе дискуссия не останавливается уже четыре года. Ее первый виток пришелся на 2013 год — год старта знаменитой антикоррупционной кампании. В 2014–2015 годах эксперты все больше спорили об уголовном преследовании коррупционеров, военной реформе, обострении отношений с Тайванем. Создание до сих пор не совсем понятного китайского КГБ подлило масла в огонь, но за неимением фактуры споры быстро утихли. 2016 год, вопрос китайского тоталитаризма снова актуален. О нем и поговорим.

Китайская внутренняя политика экзотична, к ней не всегда просто подступиться. Во-первых, Поднебесная отгорожена от остального мира сильнейшим языковым барьером. Очень часто «специалисты» по Китаю вынуждены брать за первоисточник переводные материалы, иногда просто недостоверные. Во-вторых, китайская цензура не дремлет. Наконец, оппозиционные китайские СМИ, базирующиеся в основном в США — по большей части сборище непрофессиональных фанатиков. Критиковать КНР они предпочитают в стиле «коммунисты едят детей», что может быть и правдой, но это пропаганда, а не аналитика.

Самый адекватный метод изучения КНР — сократический. «Я эксперт, и я знаю, что ничего не знаю». Это единственный твердый вывод. Дальнейшее — это educated guess, в известной степени «сон в красном тереме». Приступим.

Мао и Си. Их биографии похожи — по крайней мере, по китайским меркам. Си, сын героя китайской социалистической революции, попал под профилактическую чистку во времена революции культурной. Не смог нормально доучиться в школе (как и Мао). Был сослан в деревню на перевоспитание, жил буквально в пещере. По собственным признаниям, поначалу политика его не занимала, но в пещере он ощутил необходимость «помогать людям». Ссылке Си обязан очень многим, если не сказать — всем. Эта история как бы обнулила его связь с отцом, временно превратившимся во врага народа. Когда будущий генеральный секретарь вернулся в большой мир, окончил университет и начал собственную карьеру в низовых региональных организациях, он стал своим и для «принцев», и для «комсомольцев». Именно поэтому выбор в 2012-м пал на него — искали компромиссную фигуру.

При чём здесь Мао? Многие китайцы считают, что пострадав во время Культурной революции, Си наследовал идеям Великого кормчего. Такая извращенная преемственность от мучителя к жертве вряд ли пришла бы в голову европейцу, но в Китае проблем с подобными трактовками не возникает. Недаром Си постоянно указывает на то, что настоящим коммунистом он стал именно в пещере, среди блох, голода и одиночества. Именно там произошла его инициация, сакральное, мученическое приобщение к делу Мао Цзэдуна, открывшее перед ним путь наверх.

С тех пор прошли годы. Китай постепенно меняется: агрессивная позиция в отношениях с Западом (да и с собственными гражданами, если уж на то пошло), первые робкие зачатки культа личности — твердая рука товарища Си ощущается повсюду. В отличие от некоторых предшественников, он не боится совершить ошибку, и на международной арене уже не пытается казаться просто дружелюбным тихим китайцем. Завет Дэна Сяопина, «не высовываться», отброшен окончательно. Вероятно, дело в том, что Си и сам считает себя новым Мао. Во всяком случае, в эту канву ложатся многие его заявления — о недопустимости ревизионизма, о безмерном почтении к Великому кормчему. Даже компромиссная формула «70% хорошего и 30% ошибок», позволившая китайцам примириться с маоистским прошлым, начинает звучать оскорбительно. Ошибки? Да не было никаких ошибок, были диверсии и пропаганда врагов. Читайте новый красный цитатник вождя.

Перед новым лидером Китая с самого начала встали три глобальных задачи — реальных и объективно очень тяжелых, это нужно учитывать. Первое и самое очевидное для зарубежной оценки — замедление экономического роста. Здесь Си предпринял ряд довольно либеральных шагов. Он позволил иностранному капиталу играть более весомую роль в некоторых сферах, стимулировал развитие средних и малых финансовых учреждений. Оппозиция, правда, любит говорить, что все это есть только на бумаге, и на самом деле Китай катится обратно в плановую экономику. Окончательный вывод оставим экономистам.

Вторая проблема — это экологическая катастрофа, в которую Китай погрузился почти по шею. Всемирно известный пекинский смог — это лишь визитная карточка тех действительно ужасающих ударов, которые «мировая фабрика» обрушила на собственную природу. Как спасать экологию не знает пока никто, и точно не сами китайцы.

Наконец, третья задача, за решение которой Си Цзиньпин принялся со всем возможным жаром — это тотальная коррупция. Забавно, кстати, что китайские публицисты часто приводят в качестве удачного антикоррупционного примера… Россию. Можно представить, настолько в Китае печально с чиновниками и воровством, если РФ кажется местной прессе землёй обетованной.

В терминологии современной российской политической жизни антикоррупционная программа Си — это «нацпроект» или даже «национальная идея». Для китайских СМИ это уже четвертый год тема номер один. Под предлогом борьбы с коррупцией бюджет МВД впервые за долгое время превысил оборонный. В 2014 году количество расходов на внутреннюю безопасность страны и вовсе засекретили. Кампания Си Цзиньпина разрушила множество карьер, но одновременно расчистила дорогу для взлета новых молодых чиновников, у которых раньше не было никакого шанса пробиться. Особенно это справедливо для милиции и армии. Иными словами, седьмой генсек КНР дал начало новому политическому тренду — долгому и чрезвычайно любопытному.

О чистках говорят много и с удовольствием. Центральной идеей кампании объявлены ее непрерывность, глобальный охват и… бесконечность. Нет, в Китае вполне верят в возможность полной победы над коррупцией, речь здесь о другом.

Начиная кампанию, Си обозначил три ее будущие стадии, известные как «три нет». Первое «нет» — «нет коррумпированности к людям». Первая задача — это пресечь вовлечение людей в коррупцию. Целью ударов здесь должны стать чиновники. Второе — «нет личному участию в коррупции». Не только не брать взяток, но и не давать взяток. Здесь объектом выступает весь народ. Последнее, третье «нет» — «нет мыслям о коррупции». Это и вовсе утопическая цель, для достижения которой власти планируют широко использовать реформированные институты общества, культуру, образование и тому подобные вещи. Именно поэтому третья цель названа в Китае вечной.

Кроме того, товарищ Си Цзиньпин предложил сначала две, а потом и три ступени в иерархии коррупционеров: «тигры», «мухи» и «тараканы». Его изначальный лозунг «убивать тигров, бить по мухам» теперь иногда в шутку дополняют третьей директивой — «пугать тараканов». «Тигры» — это крупные чиновники, партийные боссы. К ним не может быть никакой жалости. «Мухи» — это низовые чиновники, исполнители на местах. На них нельзя закрывать глаза, но наказывать можно чуть мягче. Ну а тараканы — это всевозможные мелкие предпринимали, тот слой, который в основном и даёт бюрократам взятки. Этих должен перевоспитать живой пример участи первых двух категорий.

Что мы знаем об антикоррупционной кампании достоверно?

— Уже в 2014 году к внутренней дисциплинарной ответственности привлекли 420 000 человек. Значительную часть выгнали из партии и уволили с постов. Некоторых понизили и раскидали по окраинным регионам. Более удачливые отделались выговорами, публичными порицаниями и меткой в личном деле. По некоторым смелым оценкам, сейчас общее число «перевоспитанных» превысило миллион.

— В том же году перед судом предстали 200 000 коррупционеров. Здесь речь идет о людях, получивших реальные тюремные сроки и (редко) штрафы. У этой категории часто конфисковывали имущество.

— Только в США от китайского правосудия сейчас скрываются 200 с чем-то бывших китайских чиновников и бизнесменов. Китайское МВД упорно засыпает американцев прошениями об экстрадиции. Иногда это срабатывает.

— В 2013–2014 годах как минимум 70 чиновников покончили жизнь самоубийством в ожидании приговора. Точную цифру назвать невозможно, но она однозначно перевалила за сотню. Помимо официального судебного преследования, власти часто прибегают и к менее традиционным мерам воздействия на своих нерадивых подчиненных, о чем периодически можно прочесть в блогах. В целом, если верить подобным сообщениям, в ходу весь арсенал Культурной революции — вплоть до, например, отчисления детей новых «врагов» народа из университетов.

— Кампания не щадит не только видных функционеров, но и журналистов с мировым именем. В 2014 году арестовали двух репортеров CCTV, очень долго бывших для миллионов иностранцев лицом Китая.

Прочие факты лишь дополняют сложившуюся картину.

Почти каждый эксперт, анализируя антикоррупционную деятельность КПК после восемнадцатого съезда, в той или иной степени грешит субъективным, а то и просто однобоким подходом. Не претендуя на полную беспристрастность, попробуем избежать этой ловушки.

Итак, первое не по значению, но по популярности объяснение чистки коррупционеров — внутрипартийная борьба. Традиционно считается, что внутри КПК сформировались два больших клана, или, как их еще называют, партии. Речь о так называемых «принцах» и «комсомольцах». Противоречий и претензий между двумя этими неформальными фракциями куда меньше, чем между теми же условными «силовиками» и «либералами» в правительстве РФ. К тому же часто просто непонятно, к какой партии отнести того или иного деятеля. Яркий пример — сам Си Цзиньпин. Формально «принц», фактически скорее «комсомолец», а в сухом остатке — совершенно независимый и сложный игрок. Ну и самое главное: внутри фракций идет куда более жестокая и кровавая борьба, чем между ними.

Бо Силай был абсолютно классическим «принцем», что не помешало ему с грохотом уехать на пожизненное заключение. Вообще-то этот человек еще за несколько лет до своего фиаско считался одним из ключевых претендентов на владычество в Китае и на статус «главного принца». Фактически «принц» Си с самого начала взялся вычищать коррупционеров именно среди «монарших особ». Конечно, такой установки не было и нет, просто именно «принцы» традиционно оказывались в центре коррупционных скандалов и расследований, от чего очень страдал авторитет всего сообщества. Кстати, зарубежных исследователей удивило, что многие «комсомольцы» тоже оказались недовольны чистками и начали оказывать им пассивное сопротивление.

Систему фракционного деления КПК, и без того неоднозначную, последние годы отчаянно лихорадит. Тут сложно избежать банального сравнения с Игрой престолов. Один из эпизодов этой игры, наглядно иллюстрирующий всю иллюзорность однозначных оценок, произошел в июне 2015 года. Выступая в Комсомольском информационном центре Чэнь Вэйли (дочь известного деятеля КПК первого поколения) призвала «горячо поддержать» политику товарища Си, заявив, что «всякая сила должна быть под контролем». Это довольно неожиданное заявление — и вот почему: во-первых, семья (клан) Чэнь — один из «восьми больших кланов» китайской политики.

По происхождению это «принцы». Семья и поныне держит в руках свой кусочек власти, брат Вэйли и сын Чэнь Юня возглавляет Госбанк развития КНР. Во-вторых, семья Чэнь была близка к одному из прежних руководителей Поднебесной — Цзян Цзэмину. Его люди последовательно оказывались фигурантами громких коррупционных дел. Что особенно неприятно для Китая — запросы об экстрадиции чиновников его круга поступали даже из европейских стран. И вот теперь представительница одного из самых близких к Цзян Цзэмину кланов открыто предает друга и покровителя и объявляет о лояльности к Си Цзиньпину. Конечно, заявление было сделано от лица Вэйли, с формальной политической точки зрения не имеющей никакого веса. Но фактически ее устами в этот момент говорил весь клан.

После суда над Бо Силаем китайский истэблишмент поставили перед выбором: либо продолжать играть в свои клановые войны и стяжать деньги вместе с властью, либо присягнуть новому лидеру, переформатировать свое мышление, изменив тем самым и партию. В первом случае итог понятен и красноречив. Не исключено, что в перспективе двух-трех лет все «принцы», «комсомольцы», «шанхайцы» и прочие исчезнут из политического лексикона, оставив место верным орлам (драконам?) товарища Си и реакционерам-уклонистам, агентам империализма и западных разведок. В этом контексте антикоррупционная программа выглядит лишь средством, механизмом консолидации власти внутри партии.

Второй взгляд на чистку — это трактовка кампании как честной и ничем не омраченной попытки навести банальный управленческий порядок, избавиться от преступников и поднять авторитет КПК в обществе. Строго говоря, это самая адекватная оценка происходящего — просто потому, что она соответствует тем целям, которые официально декларирует Пекин.

В пользу этой точки зрения говорит в первую очередь личность Великого инквизитора современного Китая — Ван Цишаня. Хотя главу Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины правильнее было бы назвать Великим пожарным. Ван Цишань, ночной кошмар китайских чиновников (в том числе и той сотни, которая покончила с собой) — обладатель кристально чистой биографии. Ван, неоднократно соревновавшийся с Ли Кэцяном за место премьера, никогда не попадал ни в какие скандалы и не боялся взваливать на себя тяжелейшую работу с ужасающим грузом ответственности.

Во время эпидемии атипичной пневмонии в 2003 году он срочно получил пост и. о. мэра Пекина и добился ощутимых результатов. В 2008 году, на фоне набирающего обороты экономического кризиса, он руководил специальной антикризисной группой. С 2008 по 2011 год Ван Цишань — глава организационного комитета Экспо-2010 в Шанхае. А в 2012 году он сделался главным борцом с коррупцией в стране и партии. Вана часто называют вторым по популярности политиком Поднебесной и даже возможным претендентом на власть. Последнее, правда, сомнительно, учитывая возраст Вана и крепкое здоровье Си Цзиньпина.

Единственная претензия к Ван Цишаню, которую можно встретить в китайском сегменте интернета — это его условная принадлежность к «принцам». В команду голубой крови он попал благодаря женитьбе на Яо Миншань, дочери когда-то влиятельного Яо Илиня. Это, кстати, отчасти подтверждает наш вывод о размывании фракционного деления внутри КПК.

Ещё одна причина, по которой нельзя сказать, что чистка задумана и осуществляется исключительно во властных интересах верхушки партии и лично Си: масштабы антикоррупционной политики впечатляют. Они выходят далеко за пределы больших кабинетов и затрагивают людей, не относящихся ни к каким кланам даже близко. Конечно, в партии 90 миллионов человек, и реальное число пострадавших на этом фоне выглядит не так внушительно. Но с точки зрения системы по коррупции нанесен ощутимый удар. Все люди устроены похоже: поймаешь за руку одного — другие задумаются.

И вот здесь кроется главная проблема всей политики: бояться чистки начинают даже вполне честные партийцы.

Журналисты и эксперты ещё с 2014 года обращают внимание на нарастающий коллапс чиновничьего аппарата Поднебесной. Боясь привлечь к себе лишнее внимание со стороны надзорных органов и вездесущих гражданских активистов, чиновники все чаще предпочитают вообще ничего не делать, не принимать решений даже по самым безобидным и пустяковым вопросам. Ситуация абсурдна.

Годами в Китае складывалась до боли знакомая нам «системообразующая коррупция». Львиную долю взяток и преференций раздавали не за преступления, а как раз за выполнение прямых должностных обязанностей качественно и в срок. И теперь китайские бюрократы… боятся работать. Ведь если кто-то внезапно начал работать, то это значит, что была взятка — по крайней мере, примерно так рассуждают ревизоры. Кому захочется каждый день объяснять, что он не верблюд (не «тигр» и не «муха»)?

Непонятно, как именно Пекин собирается переломить эту ситуацию. Но с коллапсом необходимо что-то сделать, иначе замедляющиеся темпы роста вкупе со стагнацией исполнительной власти рискуют довести страну до печального состояния.

Третье объяснение сути антикоррупционной кампании — это версия китайской оппозиции (в которую обычно верит только китайская оппозиция). Борцы с режимом считают, что чистки устроены, чтобы приструнить чиновников и привести их к покорности. На фоне относительной либерализации, начавшейся в КНР после реформ открытости, бюрократический аппарат, дескать, стал чересчур самостоятельным и своевольным. На дворе новый кризис, способный пошатнуть сами устои проклятого социалистического строя. Маоисты стараются любой ценой удержаться у власти, поэтому хотят заранее вычистить потенциальную «контру» в своих рядах, Мао Цзэдун разложился на водку Маотай и тоуфу — известный жанр. Тоже прекрасно, но тоже пропаганда, а не аналитика.

Как ни странно, некоторые факты могут косвенно подтвердить и эту версию. Во-первых, во все времена и при любых правительствах обвинения во взяточничестве часто служат ширмой для банального уничтожения неугодных. Китай не исключение. Во-вторых, в 90-е китайский чиновник действительно дышал относительно свободно и даже потихоньку позволял себе высказывать какое-нибудь мнение. Проблема в том, что ужесточение внутреннего контроля началось не с товарища Си, а с его предшественника — Ху. Как бы то ни было, аналитика о Китае, начинающаяся с «ещё чуть-чуть и режиму конец» вряд ли заслуживает внимания.

Нам кажется, что антикоррупционная кампания — это прежде всего история об упрочении власти и авторитета самого Си Цзиньпина. Если для этого надо вычистить коррупцию внизу — отлично. Убрать пару мешающих и чересчур амбициозных коллег по ЦК — еще лучше. Навести страху и сделать всю страну более дисциплинированной — почему бы и нет. Если рассматривать борьбу с коррупцией на фоне общих изменений, происходящих в жизни Китая, подходит каждое объяснение.

Особенно любопытно положение со свободой слова и общим политическим климатом.

Выше мы уже говорили, что фракционное деление на «принцев» и «комсомольцев» в современном Китае не совсем верно. Во всяком случае, в свете политики последних лет оно однозначно устарело и утратило объективность. Это, впрочем, не значит, что эксперты и журналисты откажутся от терминов. «Принцы» — это не только про реальную политику, но и про социальное расслоение, внутреннее разделение китайского общества на богатых и бедных, имеющих право и бесправных.

Примечательно, что англоязычная Википедия в статье о «партии принцев» приводит одну единственную дополнительную ссылку на так называемый «инцидент Ли Гана». Речь идет о резонансном происшествии: в октябре 2010 года пьяный сын влиятельного местного милицейского чиновника сбил двух студентов (одного насмерть), а потом угрожал пытавшимся его задержать в стиле «Попробуйте засудить меня! Мне все равно! Я сын Ли Гана!» Тогда общественное возмущение обеспечило незадачливому отпрыску шесть лет тюрьмы и немалый штраф в пользу пострадавших. Сам по себе случай, конечно, омерзительный, но какое он имеет отношение к «принцам», как к политическому явлению? Никакого.

В КНР сегодня гораздо более актуален другой расклад. Речь теперь идет о «революционерах» и «контрреволюционерах». Любопытно, что лидером «революционеров» считается действующий генсек. Си Цзиньпин провозгласил «продолжение революции» еще в 2012 году, но окончательно этот термин вошел в китайский новый старый новояз в 2013-м и 2014-м. Под революцией понимают прежде всего следование заветам великого Мао в русле борьбы с отсталостью, коррупцией, стяжательством, шкурными интересами и тому подобными грехами. Фактически же (что не отменяет официальных целей), причастность к новой революции — это вопрос лояльности лично генсеку Си. Либо ты идёшь путём революции вместе Цзиньпином, товарищ, либо ты враг Поднебесной.

Лояльность — это не просто фигура речи. В 2013-14-х годах высший генералитет НОАК (в том числе начальники военных округов, высшие чины переформатированного народного ополчения и другие офицеры) официально и торжественно принесли присягу на верность новому вождю. Следом настал черед СМИ, от которых Си требовал и требует «абсолютной верности делу партии». Расшифровывается это примерно так: «времена сейчас непростые, поэтому, если нужен выбирать между правдой и генеральной линией партии, вы сами знаете, что делать». Параллельно свою «присягу» в свободной форме приносят государственные чиновники всех уровней, популярные музыкальные исполнители, деятели науки и искусства.

Контрреволюционеры пытаются огрызаться. Сводный отряд, набранный как из «принцев», так и из «комсомольцев» (а также из до сих аполитичных предпринимателей, общественных активистов и вообще самых широких слоев населения), в основном терпит одно поражение за другим, но пока еще не сломлен. Например, даже после дела Бо Силая находятся чиновники, готовые открыто выступать с критикой Си Цзиньпина. Еще интереснее манера, в которой «борьба бульдогов под ковром» выплескивается в СМИ. Так, недавно репортер Синьхуа назвал Си Цзиньпина не «высшим», а «последним» лидером Китая. Это не оговорка, по-китайски эти два слова звучат совершенно непохоже («gao» и «hou»).

Наконец, последний аргумент в пользу идеи «нет ни принца, ни комсомольца» — это открытое письмо, написанное в конце 2015 года другом детства Си, таким же «принцем» (сыном известного генерала) Ло Юйем. В своем послании он призывает Си Цзиньпина не повторять ошибок диктаторов прошлого и… покончить с однопартийной системой в КНР.

Накал страстей в глубоких и мутных водах китайской политики действительно революционный. Какая бы из сторон ни одержала в итоге победу, простым китайцам предстоит испытать на себе все неизбежные последствия жесткой политической борьбы внутри системно закрытого социалистического режима. Лес рубят.